Библиотека

Зеленое утро. Рэй Брэдбери
(Перевод Л. Жданова)

Когда Бенджамин Дрисколл ступил на поверхность Марса, он едва не задохнулся. Воздух был разреженный, словно с высокой горной вершины, и Бенджамину казалось, что легкие вот-вот лопнут от напряжения.

– Эй, вы там! – крикнул он остальным, кто выходил из ракеты. – Воздух! Его тут маловато!

Люди вокруг него, задыхаясь, кивали. Они стояли на марсианской равнине, маленькие фигурки в огромном, пустынном мире. Солнце казалось меньше, чем на Земле, и небо было странного, фиолетового оттенка.

– Что ж, – сказал Дрисколл, переводя дух. – Придется привыкать. Но я вам вот что скажу: я прилетел сюда не для того, чтобы задыхаться. Я прилетел сюда, чтобы что-то сделать.

Остальные посмотрели на него с недоумением. Они были измучены полетом, напуганы неизвестностью. Большинство из них думали только о том, как бы поскорее вернуться на Землю.

Но Дрисколл был не таким. В нем горел огонь. Он всегда мечтал о Марсе, о новых мирах. И вот он здесь. И он не собирался сидеть сложа руки.

– Послушайте, – сказал он. – На Марсе нет деревьев. Видите? Одна голая пустыня. А деревья – это кислород. Нам нужен кислород, чтобы дышать. Значит, нам нужны деревья.

Он открыл свой чемодан. Он был набит не одеждой или консервами, а пакетиками с семенами. Семена дуба, клена, сосны, эвкалипта, ивы, тополя – тысячи и тысячи семян.

– Я собираюсь посадить деревья, – объявил он. – Я превращу Марс в зеленый сад.

Остальные рассмеялись.
– Ты с ума сошел, Дрисколл! – сказал один. – Здесь ничего не вырастет. Почва мертвая, воды нет, воздух разреженный.
– Посмотрим, – упрямо ответил Дрисколл.

И он принялся за работу. Каждый день, с рассвета до заката, он ходил по марсианской пустыне и сажал семена. Он выкапывал ямки своими загрубевшими руками, бросал туда семечко и присыпал землей. Он говорил с семенами, уговаривал их расти, обещал им солнце и дождь.

Другие колонисты смотрели на него как на сумасшедшего. Они строили герметичные дома, налаживали кислородные аппараты, ждали новых кораблей с Земли. А Дрисколл сажал деревья.

Проходили недели, месяцы. Марсианская пустыня оставалась такой же бесплодной и враждебной. Ни одно семечко не проросло. Руки Дрисколла были в мозолях и ссадинах, спина болела, но он не сдавался.

Однажды утром он проснулся от странного ощущения. Что-то изменилось. Он вышел из своей палатки и замер.

За ночь выпал дождь. Не сильный, просто мелкая изморось, но это был первый дождь на Марсе за многие годы. А потом Дрисколл увидел это.

Из сухой, потрескавшейся земли пробивались крошечные зеленые ростки. Тысячи, десятки тысяч ростков! Они тянулись к фиолетовому небу, жадно впитывая влагу.

Дрисколл упал на колени. Он плакал и смеялся одновременно. Он гладил нежные ростки, шептал им слова благодарности.

В тот день на Марсе началось зеленое утро.

Деревья росли быстро, словно наверстывая упущенное время. Через несколько лет марсианские равнины покрылись густыми лесами. Воздух стал чище, плотнее. Запели птицы, которых привезли с Земли.

Колонисты выходили из своих герметичных домов и с удивлением смотрели на преобразившийся мир. Они дышали полной грудью, наслаждаясь свежим, смолистым воздухом. Они благодарили Дрисколла, называли его отцом марсианских лесов.

А Бенджамин Дрисколл стоял под сенью могучего дуба, который он посадил первым, и улыбался. Он сделал то, ради чего прилетел на Марс. Он подарил этой мертвой планете жизнь.

Иногда по ночам, когда марсианские леса шелестели под ветром, ему казалось, что он слышит тихий шепот. Это деревья благодарили его. Они помнили человека, который принес им зеленое утро.

Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы
.

Когда я уезжал с Таити, он пришел проводить меня на пристань. Он был как всегда весел и беззаботен.
– Не забывайте старика Николса, – сказал он мне на прощание. – И если когда-нибудь вам надоест ваша цивилизация, приезжайте ко мне. Места в гамаке хватит на двоих.

Я обещал, что приеду. Но так и не собрался. Жизнь закрутила меня, увлекла своими заботами и треволнениями. И только иногда, в минуты усталости и разочарования, я вспоминаю капитана Николса и его простое, незамысловатое счастье. И мне становится немного легче.

Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы
.

Счастье. Сомерсет Моэм
*(Перевод М. Лорие)*

Не знаю, почему люди воображают, будто Восток — это край праздности и томной неги. Мне случалось знавать людей, проживших в тех краях двадцать лет и ни разу не пропустивших почтовый день, и женщин, которых и раскаты землетрясения не могли оторвать от очередной партии в бридж. Но если вы встретите там человека, который поддался чарам Востока, то, уж будьте уверены, он превзойдет в этом любого местного жителя.

Когда-то давно, на Таити, я познакомился с капитаном Николсом. Это был толстый, краснолицый мужчина лет шестидесяти, лысый как колено и с хитрыми голубыми глазками. Он командовал небольшим парусником, ходившим между островами, и был известен своей ленью. Говорили, что он мог неделями лежать в гамаке, попивая абсент и читая потрепанные романы, пока его корабль гнил у причала.

Однажды я спросил его, не скучно ли ему так жить.
– Скучно? – он удивленно посмотрел на меня. – Да я самый счастливый человек на свете!

И он рассказал мне свою историю.

Много лет назад он был обычным клерком в Лондоне. Жил в унылой квартирке, каждый день ходил на постылую службу, экономил каждый пенни. У него была жена, сварливая и вечно недовольная, и двое детей, которые его только раздражали.

– Я был самым несчастным человеком на свете, – сказал он. – Я ненавидел свою жизнь, свою работу, свою семью. Я мечтал только об одном – сбежать.

И вот однажды он увидел в газете объявление: маленькое торговое судно ищет помощника капитана для плавания в южные моря. Он ничего не смыслил в мореходстве, но решил рискнуть. Он бросил все – жену, детей, работу – и нанялся на корабль.

Плавание было тяжелым. Штормы, болезни, пьяные матросы. Но Николс был счастлив. Он чувствовал себя свободным.

Когда корабль прибыл на Таити, Николс решил остаться. Он купил старую шхуну, нанял команду из местных жителей и стал возить копру и ваниль между островами. Дела шли ни шатко ни валко, но ему хватало на жизнь. А главное – он был свободен.

– Я лежу в гамаке, – говорил он, – смотрю на звезды, слушаю, как волны бьются о рифы. Пью абсент. Читаю. Что еще нужно человеку для счастья?

Но не все было так безоблачно. Однажды на остров приехал миссионер. Энергичный, деятельный человек, он решил «спасти» Николса. Он уговаривал его вернуться к цивилизованной жизни, к семье. Он рисовал ему ужасные картины будущего – одинокая старость, болезни, нищета.

Николс слушал его и улыбался.
– Вы не понимаете, – говорил он. – Я уже нашел свое счастье. Зачем мне другое?

Миссионер не унимался. Он писал письма жене Николса, умоляя ее приехать и забрать мужа. И вот однажды она действительно приехала.

Это была высокая, костлявая женщина с поджатыми губами и холодными глазами. Она привезла с собой двоих уже взрослых детей – унылого молодого человека и такую же унылую девицу.

Они обрушились на Николса с упреками. Они стыдили его, обвиняли во всех смертных грехах. Они требовали, чтобы он продал шхуну и вернулся с ними в Англию.

Николс слушал их молча, посасывая трубку. Потом он сказал:
– Я не поеду.
– Но почему? – закричала жена. – Ты же разорен! У тебя ничего нет!
– У меня есть все, – ответил Николс. – У меня есть мое море, мой корабль, мой гамак. У меня есть свобода. А что есть у вас?

Жена и дети пробыли на острове неделю. Они пытались уговорить Николса, потом стали угрожать. Но он был непреклонен. В конце концов, они уехали, проклиная его.

– И что же было дальше? – спросил я.
– А ничего, – улыбнулся Николс. – Я продолжал жить, как жил. Я по-прежнему самый счастливый человек на свете.

Он замолчал, и мы долго сидели, глядя на океан. Солнце садилось, окрашивая небо в невероятные цвета. Легкий ветерок шевелил пальмовые листья. Вдалеке слышался шум прибоя.

Я подумал, что, может быть, он и прав. Может быть, счастье – это действительно так просто. Может быть, для него не нужны ни деньги, ни слава, ни любовь. Может быть, достаточно просто найти свое место в мире и жить так, как тебе хочется.

И я позавидовал капитану Николсу. Позавидовал его простоте, его мудрости, его счастью.

Скучал, пьянствовал, ел шоколад.
Пётр Чайковский
5 февраля, 1889 г.

Был целый день невоздержан: жрал рахат-лукум, мороженое и всякую дрянь.
Лев Толстой
16 июня, 1852 г.

Свободы хочется и денег. Сидеть бы на палубе, трескать вино и беседовать о литературе, а вечером дамы.
Антон Чехов
28 июля, 1893 г.

📖 Дневниками и мыслями известных личностей теперь можно наслаждаться в одном месте.
  
Канал "Жизнь в дневниках" – это собрание лучших мыслей и дневниковых записей великих писателей, художников, режиссёров и композиторов.

Подписывайтесь, чтобы восхищаться интересными личностями:
t.me/dnevnikitg

#Сборник за апрель 2025

Дарья Тимчук. «Истории без обложки»
Человек со шрамом. Сомерсет Моэм
Музыкальная карьера старого Эндри. Томас Гарди
Странное происшествие с Эмили Вестон. Артур Мэйчен
Капля жизни. Иван Тургенев
Люди добрые. Дмитрий Горчев
Кавказец. Михаил Юрьевич Лермонтов
Чары. Александр Иванович Куприн
Рождение вина. Омар Хайям
Двое утешенных. Вольтер

Дерзость. Сергей Петрович Алексеев

Произошло это на Украине. Недалеко от города Луцка.

В этих местах, под Луцком, под Львовом, под Бродами, Дубно, разгорелись большие танковые бои с фашистами.

Ночь. Колонна фашистских танков меняла свои позиции. Идут одна за одной машины. Наполняют округу моторным гулом.

Командир одного из фашистских танков лейтенант Курт Видер отбросил башенный люк, вылез по пояс из танка, видом ночным любуется.

Летние звезды с неба спокойно смотрят. Справа узкой полоской тянется лес. Слева поле бежит в низинку. Метнулся серебряной лентой ручей. Дорога вильнула, взяла чуть в гору. Ночь. Идут одна за одной машины.

И вдруг. Не верит Видер своим глазам. Впереди перед танком раздался выстрел. Видит Видер: выстрелил танк тот, что шел впереди Видера. Но что такое? По своему же танку ударил танк! Вспыхнул подбитый, окутался пламенем.

Замелькали, понеслись мысли одна за одной у Видера:

– Случайность?!

– Оплошность?!

– Сдурели?!

– Спятили?!

Но в эту секунду и сзади выстрел. Затем третий, четвертый, пятый. Повернулся Видер. По танкам стреляют танки. Идущие сзади по тем, что идут впереди.

Опустился Видер быстрее в люк. Не знает, какую команду давать танкистам. Смотрит налево, смотрит направо, и верно: какую давать команду?

Пока раздумывал, снова раздался выстрел. Раздался рядом, и тут же вздрогнул танк, в котором был Видер. Вздрогнул, лязгнул и свечкой вспыхнул.

Выпрыгнул Видер на землю. Метнулся стрелой в канаву.

Что же случилось?

За день до этого в одном из боев советские солдаты отбили у фашистов пятнадцать танков. Тринадцать из них оказались совсем исправными.

Вот тут и решили наши использовать фашистские танки против самих же фашистов. Сели советские танкисты в неприятельские машины, вышли к дороге и подкараулили одну из фашистских танковых колонн. Когда колонна подошла, незаметно влились в нее танкисты. Потом потихоньку перестроились так, чтобы в спину за каждым фашистским танком шел танк с нашими танкистами.

Идет колонна. Спокойны фашисты. На всех танках кресты черные. Подошли к косогору. И вот тут – расстреляли наши колонну фашистских танков.

Поднялся Видер с земли на ноги. Глянул на танки. Догорают они как угли. Взгляд перевел на небо. Звезды с неба как иглы колют.

Вернулись наши к себе с победой, с трофеями.

– Ну как – порядок?

– Считай, что полный!

Стоят танкисты.

Улыбки светятся. В глазах отвага. На лицах дерзость.

Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы
.

— Я вчера приходил беспокоить ваше-ство,— забормотал он, когда генерал поднес к нему вопрошающие глаза,— не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...
— Пошел вон!! — гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.
— Что-с? — спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.
— Пошел вон!! — повторил генерал, затопав ногами.

В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.

Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы
.

Антон Павлович Чехов
Смерть чиновника

В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это «но вдруг». Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвел от глаз бинокль, нагнулся и... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения.

«Я его обрызгал! — подумал Червяков.— Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо».

Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:
— Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...
— Ничего, ничего...
— Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!
— Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!

Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил около него и, поборовши робость, пробормотал:
— Я вас обрызгал, ваше-ство... Простите... Я ведь... не то чтобы...
— Ах, полнóте... Я уж забыл, а вы всё о том же! — сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.

«Забыл, а у самого ехидство в глазах,— подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала.— И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»

Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась.
— А все-таки ты сходи, извинись,— сказала она.— Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!
— То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.

На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием прошений. Опросив нескольких просителей, генерал поднял глаза и на Червякова.
— Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше-ство,— начал докладывать экзекутор,— я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...
— Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? — обратился генерал к следующему просителю.

«Говорить не хочет! — подумал Червяков, бледнея.— Сердится, значит... Нет, этого так нельзя оставить... Я ему объясню...»

Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:
— Ваше-ство! Если я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!
Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.
— Да вы просто смеетесь, милостисдарь! — сказал он, скрываясь за дверью.

«Какие же тут насмешки? — подумал Червяков.— Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Черт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!»

Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Подумал, подумал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день опять идти самому объяснять.

Она продолжала весело болтать об охоте и нехватке птицы, и о перспективах на уток зимой. Для Фрэмптона все это было просто ужасно. Он предпринял отчаянную, но лишь частично удавшуюся попытку перевести разговор на менее жуткую тему; он сознавал, что хозяйка уделяет ему лишь малую толику своего внимания, а глаза ее постоянно устремлены мимо него на открытое окно и лужайку за ним. Было, несомненно, несчастьем, что он нанес визит именно в день этой трагической годовщины.

– Врачи сошлись во мнении, что мне необходим полный покой, отсутствие умственного возбуждения и избегание всего, что связано с резкими физическими нагрузками, – объявил Фрэмптон, который исходил из довольно распространенного заблуждения, будто случайные знакомые и люди, которых видишь впервые, жаждут услышать подробности о твоих недугах, их причинах и лечении. – Что касается диеты, то тут они не пришли к единому мнению, – продолжал он.

– Нет? – сказала миссис Сэпплтон голосом, который в последний момент сменил зевок на заинтересованность. Затем ее лицо внезапно просияло живым вниманием – но не к тому, что говорил Фрэмптон.

– Вот и они, наконец! – воскликнула она. – Как раз к чаю, и посмотрите, какие они грязные, с ног до головы!

Фрэмптон слегка вздрогнул и повернулся к племяннице с выражением сочувственного понимания на лице. Девушка смотрела в открытое окно широко раскрытыми от ужаса глазами. В смешанном чувстве страха и растерянности Фрэмптон резко повернулся в кресле и посмотрел в том же направлении.

В сгущающихся сумерках три фигуры пересекали лужайку и приближались к окну; у всех под мышкой были ружья, а одна из них была дополнительно обременена белым плащом, перекинутым через руку. Усталый коричневый спаниель шел у их ног. Бесшумно они подошли к дому, а затем хриплый молодой голос затянул из темноты: «Я говорю, Берти, зачем ты скачешь?»

Фрэмптон судорожно схватил свою палку и шляпу; дверь в холл, гравийная дорожка и парадные ворота – вот были смутно отмеченные этапы его стремительного бегства. Велосипедист, ехавший по дороге, был вынужден свернуть в живую изгородь, чтобы избежать неминуемого столкновения.

– Вот и мы, дорогая, – сказал носитель белого плаща, входя через окно. – Довольно грязные, но большая часть уже высохла. Кто это выскочил, когда мы подходили?

– Очень необычный молодой человек, мистер Наттел, – сказала миссис Сэпплтон. – Он мог говорить только о своих болезнях и умчался без слова прощания или извинения, когда вы подошли. Можно подумать, он увидел привидение.

– Полагаю, это был спаниель, – невозмутимо сказала племянница. – Он мне рассказывал, что панически боится собак. Его однажды загнала стая бродячих псов на кладбище где-то на Ганге, и ему пришлось провести ночь в свежевырытой могиле, а над ним рычали эти твари. Достаточно, чтобы у кого угодно сдали нервы.

Экспромты были ее специальностью.

Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы
.

Саки (Г. Х. Манро)
Открытое окно
(Перевод М. Кан)

– Моя тетя сейчас спустится, мистер Наттел, – очень спокойным и уверенным тоном проговорила пятнадцатилетняя девушка. – А пока вам придется терпеть общество только мое.

Фрэмптон Наттел попытался сказать что-то подобающее случаю, что польстило бы племяннице, но не принизило бы достоинства тети, которая вот-вот должна была появиться. Втайне он сомневался больше чем когда-либо, помогут ли ему эти визиты к совершенно незнакомым людям хоть сколько-нибудь в лечении нервов, от которого он сейчас проходил курс.

– Я знаю, как это будет, – сказала ему сестра, когда он готовился уехать в это тихое деревенское местечко. – Ты зароешься там и не будешь разговаривать ни с одной живой душой, и твои нервы расшатаются еще больше от этой хандры. Поэтому я дам тебе рекомендательные письма ко всем людям, которых я там знаю. Некоторые из них, насколько я помню, были очень милы.

Фрэмптон подумал, подпадает ли миссис Сэпплтон, дама, которой он предъявил одно из рекомендательных писем, под категорию милых.

– А вы многих здесь знаете? – спросила племянница, когда сочла, что молчание длилось достаточно долго.

– Почти никого, – ответил Фрэмптон. – Моя сестра останавливалась здесь, в доме священника, года четыре назад, и она дала мне рекомендательные письма к некоторым местным жителям.

Последние слова он произнес с явным сожалением.

– Значит, вы практически ничего не знаете о моей тете? – продолжала невозмутимая юная леди.

– Только ее имя и адрес, – признался гость. Он размышлял, замужем ли миссис Сэпплтон или вдова. Что-то неопределенное в комнате наводило на мысль о присутствии мужчины.

– Ее великая трагедия случилась как раз три года назад, – сказала девушка. – То есть после того, как уехала ваша сестра.

– Трагедия? – переспросил Фрэмптон; как-то не вязалось с этим спокойным деревенским уголком слово «трагедия».

– Вы, может быть, удивляетесь, почему мы держим окно в комнате настежь открытым в конце октября? – спросила племянница, указывая на большое окно от пола до потолка, выходившее на лужайку.

– Сейчас довольно тепло для этого времени года, – сказал Фрэмптон, – но какое отношение это окно имеет к трагедии?

– Ровно три года назад в этот самый день ее муж и два младших брата ушли через это окно на болото стрелять бекасов. Они так и не вернулись. Переходя ручей к своему любимому месту охоты, они все трое утонули в предательской трясине. Это было ужасное мокрое лето, вы знаете, и места, которые раньше были безопасными, вдруг без всякого предупреждения оказывались гибельными. Их тела так и не нашли. Это была самая страшная часть.

Тут голос девушки утратил свою невозмутимость и задрожал.

– Бедная тетя все время думает, что они вернутся когда-нибудь, они и маленький коричневый спаниель, который пропал вместе с ними, и войдут в это самое окно, как они всегда делали. Вот почему окно держат открытым каждый вечер до самых сумерек. Бедная дорогая тетя, она часто рассказывала мне, как они уходили: ее муж с белым непромокаемым плащом через руку, и Ронни, ее младший брат, напевающий «Берти, зачем ты скачешь?», как он всегда делал, чтобы подразнить ее, потому что она говорила, что это действует ей на нервы. Знаете, иногда, в такие тихие, спокойные вечера, как сегодня, у меня почти возникает жуткое чувство, что они все вот-вот войдут через это окно…

Она прервалась с легкой дрожью. Для Фрэмптона было облегчением, когда в комнату вбежала тетя, рассыпаясь в извинениях за то, что заставила себя ждать.

– Надеюсь, Вера вас развлекала? – спросила она.

– Она была очень интересной, – сказал Фрэмптон.

– Надеюсь, вы не возражаете против открытого окна, – бодро сказала миссис Сэпплтон. – Мой муж и братья скоро вернутся с охоты, и они всегда входят этим путем. Они сегодня ушли на болота стрелять бекасов, так что запачкают мои бедные ковры. Уж такие вы, мужчины, не правда ли?