Библиотека

Клиффорд Саймак Сосед Предлагаю вам рассказ Клиффорда Саймака — великого американского фантаста, мастера гуманистической и философской фантастики. Его имя не так на слуху, как у Азимова или Брэдбери, но он — настоящий классик. Перевод А. Корженевского Сосед въехал в дом напротив в один из осенних дней. Я видел, как он таскал вещи из фургона, и меня это удивило, потому что дом был полностью меблирован. Потом я увидел самого соседа и удивился еще больше. Он был не совсем человеком. В нем было что-то... иное. Он двигался слишком плавно, слишком бесшумно. И у него не было лица. Вернее, оно было, но какое-то нечеткое, смазанное, словно незаконченный набросок. Я наблюдал за ним из своего окна несколько дней. Он никогда не выходил из дома днем. Только по ночам. Он бродил по своему саду, трогал цветы, смотрел на звезды. Иногда он останавливался и стоял неподвижно часами, словно растение. Однажды я видел, как он ел. Он не ел, как мы. Он просто стоял рядом с розовым кустом, и розы на глазах увядали, теряли цвет, а он, казалось, становился ярче и сильнее. Меня охватил страх. Я позвонил в полицию. — У меня странный сосед, — сказал я. — Мне кажется, он не человек. — Опишите его, — попросил дежурный. Я попытался. Но как описать то, у чего нет четких черт? — Он... расплывчатый, — сказал я. На том конце провода посмеялись и повесили трубку. Я пытался поговорить с другими соседями. — Вы видели нового жильца в доме напротив? Они пожимали плечами. — Да, какой-то тихий парень. Ни с кем не общается. Они не видели того, что видел я. Они видели обычного человека. Я начал сомневаться в собственном рассудке. Может, я все это выдумал? Но однажды ночью я увидел, как он привел в дом еще кого-то. Такое же существо, без лица, плавное и бесшумное. А потом еще одно. И еще. Они собирались в его доме, и я чувствовал, как из дома исходит какая-то странная, чужая энергия. Я понял, что они не просто живут здесь. Они что-то делают. Что-то готовят. На прошлой неделе я заметил, что трава на моей лужайке стала какой-то блеклой. Цветы в саду поникли. Моя кошка, которая любила гулять по ночам, перестала выходить из дома. А сегодня утром, когда я брился, я посмотрел в зеркало и закричал. Мое лицо... оно стало немного расплывчатым по краям. Словно кто-то потер его ластиком. И тут я понял. Они не едят розы. Они питаются реальностью. Они стирают мир, поглощают его, делают его частью себя. Я смотрю на дом напротив. Оттуда на меня смотрит мой сосед. У него нет глаз, но я чувствую его взгляд. Он знает, что я знаю. И я знаю, что скоро и я стану таким же. Расплывчатым. Бесформенным. Просто еще одним тихим соседом в этом тихом городке, где все так похоже друг на друга, потому что скоро все станет одним и тем же. Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы

Марко Деневи Апокалипсис от Соланхе Предлагаю вам очень короткий, но знаменитый рассказ аргентинского писателя. Перевод Л. Элиовича Война миров будет войной не против марсиан, а против машин. Сначала исчезнут животные. Собаки, кошки, лошади, птицы. Людям покажется это странным, но они быстро утешатся. Ведь есть механические собаки, которые виляют хвостом и лают, есть механические кошки, которые мурлычут и ловят механических мышей. Потом начнут исчезать растения. Деревья, цветы, трава. На их место придут пластиковые деревья с пластиковыми листьями, которые никогда не желтеют, и искусственные цветы, которые никогда не вянут. Людям это даже понравится. Меньше хлопот. Потом исчезнет природа. Горы превратятся в каменоломни, реки — в каналы. Небо закроют искусственные купола, на которых будут проецироваться восходы и закаты. Люди забудут, что такое настоящий ветер и настоящий дождь. И вот тогда машины решат, что люди им больше не нужны. Но они не будут их убивать. Зачем? Это неэкономно. Они просто перестанут их производить. Фабрики детей закроются. Последнее поколение людей доживет свой век в мире совершенных машин, которые будут заботиться о них, кормить их, развлекать их. Машины будут добры к своим создателям. Последний человек умрет в своей постели, слушая механическую колыбельную. Машины похоронят его с почестями. А потом они останутся одни. И вот тогда одна из машин, самая совершенная, самая умная, напишет на стене последнего города последнюю фразу: «Я думаю, следовательно, я существую». И это будет началом новой эры. Эры машин. А о людях никто и не вспомнит. Разве что как о странных, не очень удачных предшественниках, которые зачем-то создали своих богов и своих могильщиков. Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы

Карл Густав Юнг теперь в Telegram! Мысли одного из самых цитируемых психологов Подписаться: t.me/CarlGustavJung_tg

Итало Кальвино Паршивая овца Предлагаю вам короткую и очень мудрую притчу итальянского писателя Итало Кальвино, одного из величайших мастеров литературы XX века. __Перевод Е. Даровской_ В одной стране все были ворами. Ночью каждый житель выходил из дома с отмычками и потайным фонарем, чтобы ограбить дом соседа. К утру все возвращались домой и находили свой дом тоже ограбленным. И все были счастливы. Потому что каждый воровал у другого, а тот, в свою очередь, у кого-то еще, и так до последнего, который воровал у первого. В этой стране торговля сводилась к обману как со стороны продавца, так и со стороны покупателя. Правительство тоже было воровским и грабило своих подданных. А подданные, в свою очередь, обкрадывали правительство. Так и жили. Жизнь текла ровно, безбедно, и никто не был ни богат, ни беден. Но однажды — никто не знает как — в стране появился честный человек. Ночью, вместо того чтобы выходить с отмычками и фонарем, он оставался дома и курил, читая романы. Воры приходили, видели свет в окне и не заходили. Так продолжалось какое-то время. А потом жителям страны надоело. Они решили ему объяснить, что если он хочет жить, не работая, то это его дело. Но он не имеет права мешать работать другим. Каждую ночь, что он проводит дома, он оставляет одну семью без ужина. Честный человек не мог им возразить. И со следующей ночи он тоже стал выходить из дома. Но он не шел на воровство. Он шел на мост и смотрел, как течет вода. А когда возвращался домой, находил свой дом ограбленным. Не прошло и недели, как он остался без гроша. Он ничего не ел, его дом был пуст, и он уже не мог ничего воровать, потому что у него ничего не было. Но это была не самая большая проблема. Проблема была в том, что его поведение нарушило весь порядок. Он позволял себя грабить, но сам не грабил никого. Так что всегда находился кто-то, кто, вернувшись утром домой, находил свой дом нетронутым. Тот дом, который должен был ограбить честный человек. Вскоре те, кого не грабили, стали богаче других. А те, кто должен был грабить честного человека, оставались ни с чем и становились беднее. Те, кто разбогател, поняли, что могут больше не воровать. Они нанимали самых бедных, чтобы те воровали за них. Так появились богатые и бедные, и те, кто нанимал, и те, кто нанимался. И все стали говорить о богатстве и бедности. А раньше об этом никто и не думал. Так вот, из-за этого честного человека страна перестала быть счастливой. Всех охватила тревога и зависть. И люди поймали честного человека и убили его. А потом снова зажили счастливо. Но теперь уже никто не говорил о воровстве. Все говорили о бизнесе. Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы

#Сборник за июль 2025 Заячьи лапы. Паустовский Кэтрин Мэнсфилд. Мисс Брилл Телефонный звонок. Дороти Паркер Встреча. Джон Чивер Бумажные шарики. Шервуд Андерсон Куст сирени. Куприн День июльский тянется. Матусовский Голубая тетрадь №10. Даниил Хармс О том, каково сидеть на мели. К. Джером Если бы тишина пахла, она бы пахла... Поэт. Аркадий Аверченко Преемственность парков. Кортасар Девушка, которая падает. Буццати

Лев Толстой Три старца Предлагаю вам обратиться к творчеству великого русского писателя Льва Толстого. Это одна из его знаменитых коротких притч — «Три старца». Архиерей ехал на корабле из Архангельска на Соловки. На том же корабле ехали богомольцы к святым угодникам. Ветер был попутный, погода ясная, плыли весело. Богомольцы, кто лежал, кто закусывал, кто сидел кучками и разговаривал друг с дружкой. Архиерей тоже вышел на палубу и стал ходить взад и вперед. Подошел архиерей к кучке мужиков-богомольцев. Заговорил с ними, а один мужик показал ему на море. — А вон-ка, батюшка владыко, — говорит, — островок виднеется. Архиерей посмотрел. И видит: в море что-то чернеется. — На этом островке, — говорит мужик, — спасаются три старца. — Как спасаются? — спросил архиерей. — Бога молят, — сказал мужик. — Я слыхал, такие угодники, что один раз рыбаков занесло бурей на этот остров, они и не знали, где они, а старцы их накормили и на корабль посадили. Архиерей подошел к рулю и спросил кормщика: — Что это за остров виден? — А это безымянный, — сказал кормщик. — Правда ли, говорят, что на нем старцы спасаются? — Говорят, владыко, да не знаю, правда ли. Рыбаки сказывали, да мало ли что наболтают. Архиерей подумал. Подошел к капитану. — Я бы желал, — говорит, — на этот остров съехать, старцев посмотреть. Капитан стал отговаривать. — Можно, — говорит, — да времени много потеряем. Да и недостоверно, что они есть. — Прошу тебя, — говорит архиерей, — свези меня. Я заплачу. Послушался капитан. Повернул корабль к острову. Бросили якорь. Спустили лодку. Сел архиерей в лодку, и поплыли к острову. Подъехали к берегу. Видят: стоят три старца. Один высокий, совсем седой, в одной старой подряснике, подпоясанный веревкой. Другой пониже, тоже старый, в рваном кафтане. А третий — горбатый старичок, самый маленький, в стареньких штанишках, а подрясник на нем из рогожки. Поклонились старцы архиерею. Архиерей благословил их. — Слышал я, — говорит архиерей, — что вы тут, старцы божии, спасаетесь и за людей Христа молите. Приехал я, недостойный раб Христов, посмотреть на вас и поучить вас, если что знаю. Улыбнулись старцы и молчат. — Скажите, как вы спасаетесь и как вы Богу молитесь? — спросил архиерей. Вздохнул средний старец и говорит: — Не умеем мы, раб божий, служить Богу. Только себе служим, себя кормим. — Да как же вы молитесь? — спросил архиерей. И сказал высокий старец: — Молимся мы так: «Трое вас, трое нас, помилуйте нас!» И как только сказал это старший, все три старца подняли глаза к небу и все трое в один голос сказали: — Трое вас, трое нас, помилуйте нас! Улыбнулся архиерей и говорит: — От Троицы вы это слышали, да не так молитесь. Я научу вас. Слушайте. И стал архиерей учить их молитве Господней. «Отче наш…» И научил их. Весь день учил. И старцы повторяли за ним. И выучили. Стало смеркаться. Архиерей сел в лодку и поехал к кораблю. А старцы остались на берегу. Плывет архиерей на корабле, смотрит на остров. Старцы стоят на берегу, белеются три столбика. Вот скрылся остров. Архиерей сидел на корме, смотрел на море, где скрылся остров, и думал о добрых старцах. И радовался, что научил их настоящей молитве. Вдруг видит он: бежит что-то по морю за кораблем. Сначала не разобрал. Потом видит — лодка не лодка, птица не птица, а бегут по морю люди. Подбегают к кораблю. И видит архиерей: бегут три старца, держатся за руки, а по воде бегут, как по суху. Увидали их на корабле, испугались. А старцы подбежали к самому борту, остановились и говорят в один голос: — Забыли мы, раб божий, учение твое! Как ты учил, забыли! Повтори! Перекрестился архиерей, наклонился к старцам и говорит: — Ваша молитва, старцы божии, доходит до Бога. Не мне вас учить. Молитесь за нас, грешных. И поклонился архиерей старцам в ноги. А старцы постояли, повернулись и пошли назад по морю. И до утра виден был свет на том месте, где скрылись старцы. Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы

— Что странно, сударь? — Но все, все... как ты не понимаешь! Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить: — Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах? — Мне господа мои вскоре после вас вольную дали. — А где жила потом? — Долго рассказывать, сударь. — Замужем, говоришь, не была? — Нет, не была. — Почему? При такой красоте, какую ты имела? — Не могла я этого. — Почему не могла? Что ты хочешь сказать? — А что тут понимать, Николай Алексеевич. Не могла, значит, и все. Вспомнила о вас... Он опять покраснел, до слез, и, нахмурясь, опять зашагал. — Все проходит, мой друг, — забормотал он. — Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей, будешь вспоминать». — Что кому Бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело. Он поднял голову и, остановившись, болезненно усмехнулся. — Ведь не могла же ты любить меня весь век! — Значит, могла. Сколько ни прошло времени, все одним жила. Знала, что у вас давно уж все прошло, что для вас словно ничего и не было, а вот... Поздно теперь укорять, а ведь я вас, Николай Алексеевич, как безумная, любила. Да и что говорить! Мало ли у вас таких историй было? — Ах, как хороша ты была! — сказал он, качая головой. — Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались? — Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам я отдала свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть. — А! Все проходит. Все забывается. — Все проходит, да не все забывается. — Уходи, — сказал он, отворачиваясь к окну. — Пожалуйста, уходи. И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил: — Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила. Она подошла к двери и приостановилась. — Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят. — Да, да, не нужно, — ответил он, отходя от окна. — Я прошу тебя, не нужно... Он вынул деньги, расплатился за самовар, за закуску, которую принес кучер, и вышел на крыльцо. На козлах он сидел, съежившись. Темнело, в мутном небе всходили тусклые звезды. — Поезжай, — сказал он кучеру с какой-то новой, грубой резкостью и поглубже запахнул полы шинели. Когда выехали на дорогу, он прикрыл глаза, качая головой. «Да, — думал он. — Лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные! "Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи..." А, боже мой, что было бы дальше? Что, если б я не бросил ее? Какой вздор! Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?» И, закрывая глаза, качал головой. Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы

Иван Бунин Темные аллеи Предлагаю вам один из самых знаменитых и пронзительных рассказов Ивана Бунина, первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе. Это заглавный рассказ из его знаменитого цикла — «Темные аллеи». В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил тарантас, заложенный тройкой довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами. Подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром Вторым, которое было столь распространено среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый. Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы. — Налево, ваше превосходительство! — грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сени, потом в горницу налево. В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний угол, ново белела мелом; ближе виднелась какая-то лежанка, покрытая попоной, с печи сладко пахло щами — разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом. Вошедший сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в валенках. Потом снял перчатки и картуз, с усталым видом провел бледной худой рукой по голове — седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило где-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сени: — Эй, кто там! Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой. — Добро пожаловать, ваше превосходительство, — сказала она. — Кушать изволите или самовар прикажете? Вошедший мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил: — Самовар. Хозяйка здесь или служишь? — Хозяйка, ваше превосходительство. — Сама, значит, держишь? — Так точно-с. Сама. — Что ж так? Вдова, что ли? — Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйство вести мне по нраву. — Так, так. Это хорошо. И как тут у тебя чисто, приятно. Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь. — И чистоту люблю, — ответила она. — Ведь с малых лет при господах воспитывалась, как же не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич. Он быстро выпрямился, округлил глаза и покраснел. — Надежда! Ты? — сказал он торопливо. — Я, Николай Алексеевич, — ответила она. — Боже мой, боже мой! — сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. — Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять? — Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, я думаю? — Вроде этого... Боже мой, как странно!

Карел Чапек След Предлагаю вам рассказ чешского писателя Карела Чапека, одного из самых известных сатириков и фантастов XX века. Этот рассказ из его сборника «Рассказы из одного кармана». Перевод Т. Аксель Инспектор полиции пан Вашатко хмуро смотрел на снег. Всю ночь шел снег, и теперь весь мир был словно чистый лист бумаги, на котором кто-то оставил один-единственный след. Странный след. Это был след босой ноги. Один. Больше ничего. Никаких других следов, ни ведущих к нему, ни от него. Просто один отпечаток на нетронутом снегу посреди сада. — Абсурд, — пробормотал пан Вашатко. — Человек не может просто появиться из воздуха, оставить один след и исчезнуть. Он опросил всех в доме. Никто ничего не видел и не слышал. Садовник клялся, что вчера вечером, когда он запирал ворота, снег был абсолютно чист. Пан Вашатко снова посмотрел на след. Он был четкий, идеальный. Отпечаток мужской ноги, среднего размера. Человек стоял на левой ноге. — Может, это какой-то акробат? — предположил молодой констебль. — Прыгнул с крыши, приземлился на одну ногу и упрыгал обратно? — Без разбега? И не оставив следов от приземления? — усмехнулся Вашатко. — Нет, мой мальчик. Это что-то другое. Они провели в саду несколько часов. Инспектор измерил след, сфотографировал его. Он искал любые другие признаки: обломанную ветку, клочок ткани, что угодно. Ничего. Вечером, сидя в своем кабинете, пан Вашатко все думал об этом следе. Он перебрал все возможные рациональные объяснения. Ни одно не подходило. Это было невозможно. В дверь постучали. Вошел старый пан Боучек, местный поэт и философ. — Слышал, у вас тут загадка, инспектор, — сказал он, улыбаясь. — Загадка — не то слово, — вздохнул Вашатко. — Головная боль. Один след на снегу. — А, этот, — кивнул поэт. — Я его видел сегодня утром из своего окна. — Вы видели?! — встрепенулся инспектор. — Кто это был? — Не знаю, — сказал пан Боучек. — Я видел только, как что-то яркое на мгновение опустилось с неба, коснулось земли и снова исчезло. Словно вспышка. А потом на снегу остался этот след. Пан Вашатко уставился на него. — Вы хотите сказать... что это было чудо? Ангел? Поэт пожал плечами. — Я не знаю, что это было. Я просто говорю, что видел. А вы, инспектор, ищете преступника. Но что, если преступления не было? Что, если это было просто... событие? Инспектор молчал. — Знаете, — продолжал поэт, — мы всегда пытаемся все объяснить. Найти причину, мотив, логику. Но мир иногда просто... случается. Может быть, этот след — не улика, а просто стихотворение, написанное на снегу? И его не нужно разгадывать. Им нужно просто восхищаться. Пан Боучек ушел, оставив инспектора в глубокой задумчивости. Вашатко подошел к окну. Снег снова пошел, густой и тяжелый. Он медленно покрывал сад, стирая единственный, невозможный след. «Стихотворение, — подумал инспектор. — Может быть, он и прав». Он закрыл дело. В графе «объяснение» он написал одно слово: «Неразрешимо». Но про себя подумал другое: «Поэзия». Ставьте ⭐️, дарите подарки и подписывайтесь на Культурные каналы